Стивен Кинг: 🤡 интервью

Стивен Кинг за свою долгую писательскую карьеру написал около 60 романов. Известные режиссеры экранизировали практически все произведения Кинга, создав из них фильмы, сериалы и даже комиксы. Он получил большое количество наград, приобрел миллионы поклонников по всему миру и заслужил звание одного из самых известных и влиятельных писателей нашего времени. Недавно Стивен Кинг дал большое интервью для сайта The New York Times, которое мы решили перевести полностью для invme.

- Семь лет назад журнал The New York Times делал о вас и вашей семье большой материал. Журналист писал о том, как вы собираетесь всей семьей, придумываете историю о том, как герой попадает в какие-то неприятности, а потом каждый из вас должен придумать неожиданный конец.

- Да, это была идея моего сына Джоуи. Он любит такие штуки.

- Как думаете, можем попробовать сейчас?

- Конечно, думаю, у вас уже есть какая-то идея.

- Тогда вот сценарий. Действие происходит в наши дни во время пандемии. Гермофоб (человек с навязчивым страхом загрязнения) боится покинуть свой дом, но у него кончилась еда. У него сломался телефон, и он не может ничего заказать онлайн, потому что в доставке продовольственных магазинов никогда не бывает пустого окна. Теперь вы должны продолжить. Что бы произошло дальше?

- Хорошо, то есть у нас есть парень, который боится выходить. Я имею в виду, по-настоящему боится, потому что вокруг вирус. Он бесконечно представляет, сколько бактерий и микробов будет у него на руках, и думает: «Мне очень нравится дома. Я все продезинфицировал, и я всегда ношу перчатки, но я так сильно хочу есть. Что же мне делать, где достать еду?» А потом он смотрит по сторонам и говорит своему псу: «Фидо. Фидо, иди сюда».

- Неплохо! Вот, почему вы настоящий мастер своего дела.

- Конечно, к этому моменту он уже давно съел еду своей собаки. Так почему же не съесть и саму собаку?

- В своих книгах вы часто поднимаете апокалиптические темы. Было ли что-то необычное для вас в том, как реальный мир отреагировал на пандемию?

- Меня больше всего удивляет, насколько сильно все меняется. Всего лишь месяц назад в супермаркетах было полно людей. А теперь все они ходят в масках и перчатках. В это сложно поверить. В моем «Противостоянии» (роман Кинга 1978 года о распространении пандемии супергриппа) все тоже очень быстро происходит, и люди пытаются сбежать, все дороги переполнены. Конечно, у нас такого не было. В целом, было не так уж много паники. Но я думаю, что все мы чувствуем постоянное чувство страха в американском обществе. Если ты чихаешь или кашляешь, то сразу же думаешь: «Вдруг я заразился».

- Это то, что тревожит вас?

- Знаете, есть роман автора Роберта Харриса, который называется «Второй сон». Действия в нем происходят в будущем, после того, как в XXI веке произошло какое-то страшное стихийное бедствие. Герои пытаются узнать, что именно это было, и находят дневники какого-то парня. И он говорит о том, что в крупных городах остается около шести дней до полного голода из-за плохих поставок еды. Так что я думаю, что я переживаю немного именно из-за этого – из-за еды.

- Вы, очевидно, понимаете, как работают истории, и какой они производят эффект. Что, если бы это понимание применялось бы и в реалиях политики? Президенту Трампу удалось добиться определенного успеха, рассказывая истории об Америке. Какую бы историю смог рассказать Джо Байден?

- Проблема в том, что у Байдена не было возможности рассказать историю. К тому моменту, когда кончились первые дебаты, началась эпидемия коронавируса. На него как будто бы одели намордник. Но вопрос, который он должен был задать, звучит так: «Вы хотите кого-то, кто может справиться с коронавирусом, или того, кто так сильно зациклен на себе и своей репутации, что не способен на это?»

- Трамп напоминает вам кого-то из ваших героев?

- Грега Стилсона из «Мертвой зоны». Грег Стилсон – политик, и в какой-то момент он говорит: «Ты знаешь, что? Когда я буду президентом, мы отправим весь мусор в космос. И тогда у нас совсем не будет проблем с загрязнением». И люди в это верили! А потом они поверили, когда Трамп сказал, что он собирается строить стену, а Мексика должна за это заплатить. Людям нужен простой ответ. Им просто нужен кто-то очень амбициозный и умеющий разговаривать. И Трамп отлично с этим справляется.

- В вашей автобиографической работе «Как писать книги» вы говорите о том, что принадлежите к последнему поколению авторов, которые еще помнят, каково это – не проводить целые дни перед экраном компьютера. Наша огромная привязанность к технике может плохо сказываться на нашем воображении?

- Мы настолько часто пользуемся всем этим, что я даже не знаю. Это как в той истории про двух ослов. На одном не было вообще ничего, а на втором – куча мешков. И первый говорит: «Боже, как ты постоянно носишь это все на себе?» А второй ему отвечает: «Ношу что?» То же самое и с нами – мы привыкаем и уже перестаем все это замечать. Я не знаю, сколько времени перед экраном проводите вы, но я – и я это практически ненавижу – провожу большую часть дня. Я просыпаюсь утром, и первое, что я делаю – смотрю, получил ли я новые письма и сообщения. В 2013 я начал пользоваться Твиттером, и меня это очень затянуло. Я не знаю, что ответить на ваш вопрос. Я знаю лишь то, что моя работа очень изменилась. Иногда я пишу, и мой поток обрывается тем, что я говорю себе: «Так, я хочу написать о Пикапе 2000 года». После этого я тут же захожу в интернет, и вот уже вместо того, чтобы писать, я рассматриваю разные машины. Теперь становится очень легко отвлечься от своего дела.

- Вы довольно много пользуетесь Твиттером. Вы говорили как-то, что вы не знаете, что именно думаете о чем-то, пока не напишите об этом. Твиттер вам нужен для этого? Чтобы понимать?

- Я пользуюсь Твиттером по двум причинам. Первая – это просто для забавы, и чтобы порадовать людей. Я добавляю фотографию своей собаки и подписываю ее «Молли, Исчадье ада» или рассказываю стариковские шутки. Вторая причина связана с тем, что я американец, я думаю о политике, и Трамп меня возмущает. Меня возмущает его глупость. Но это не его вина. Он такой, какой есть. Больше всего меня возмущает его лень. В книге о нем под названием «A Very Stable Genius» много говорится о том, что он не может просто взяться за дело и, например, прочитать материал. Просто прочитать материал, вот и все! Вы бы справились лучше. Я бы справился лучше. Потому что мы чувствуем ответственность. Конечно, у нас и раньше были глупые правители. Джеральд Форд, например, не был кем-то выдающимся. Но когда я смотрю на Трампа, я не уверен, что он вообще умеет нормально читать. Я знаю, что пишет он точно не очень хорошо. Не всегда тот, кто плохо пишет или говорит, также плохо думает. Но мы имеем то, что имеем.

- Думаете, у вас хорошо все складывается с Твиттером?

- Это просто весело. Как огромный забор у кого-то на заднем дворе, который вечно обсуждают все соседи. Знаете, все мы иногда ошибаемся. Со мной тоже это происходило несколько раз. Однажды я написал там: «Боже, мне кажется, неправильным то, что издатель не захотел публиковать книгу Вуди Аллена из-за скандала. Разрешите ему писать и говорить все, что он хочет». Сразу после люди набросились на меня и стали закидывать электронными тухлыми помидорами. А потом они переключились на что-то другое, как это обычно и бывает.

- Вы также вступили в дискуссию из-за Оскара в Твиттере.

- Я просто сказал о разнице между многообразием в кино и выдающимся достижением – эти вещи не должны соприкасаться. Вся политика Оскара кажется мне нелепой. Сколько раз талантливые работы не получили никакого признания. Когда нужно принять решение о том, кому дать награду, нужно делать это по заслугам, а не из-за цвета кожи или расы. Я подробно обосновал свою точку зрения в The Washington Post, после чего от меня наконец отстали. Но иногда нужно набраться смелости, чтобы сказать что-то в Твиттере. И дело не в том, что люди не согласны. А в том, как ужасно они это несогласие выражают, так как знают, что они делают это анонимно, и за этим ничего не последует. И поэтому они могут написать что-то вроде: «Ты просто старый … (бранное слово), который ничего не понимает».

- Социальные сети заставили вас как-то иначе думать обо всех этих проблемах? Потому что ведь для кого-то нормально сказать о том, что издатель не обязан публиковать все, что пишет писатель. Или, например, как в случае с Оскаром, говорить, что главная проблема не в том, чтобы отдавать награду за многообразие рас. А в том, чтобы ее получили в первую очередь за талантливую работу. Какова была ваша интеллектуальная реакция на эти ситуации?

- Моя эмоциональная реакция заключалась в том, что я чувствовал себя униженным, когда люди издевались надо мной или злились на меня. А интеллектуальная реакция – в том, чтобы спросить себя: «Я сказал все правильно?» И если я сказал все правильно, то все в порядке. Если же я сказал что-то не то, мне стоит извиниться или объяснить, что именно я имел в виду. То, что я сказал про Оскары, было неправильно воспринято людьми вроде режиссера Авы Дюверней. Так что мне нужно было еще раз все объяснить. В ситуации с Вуди Алленом мне не приходилось ничего никому объяснять, потому что в результате они просто опубликовали рукопись. Они отказывались только из-за страха негативной рекламы. Мне кажется, это очень трусливо.

- А если бы вы сейчас писали ваш роман «Оно», вы бы все равно описывали сцены секса Беверли и мальчиков из «Клуба неудачников»? Многие осуждают эту сцену.

- Я знаю. Для меня эта сцена олицетворяет символический переход от детства к взрослению. Секс – это для взрослых, правильно? Им не должны заниматься в 12 лет. Но в книге я хотел указать на этот переход, на стертость границ между детьми и взрослыми. Описывая эту сцену, где все занимались сексом с Беверли, я хотел, чтобы таким образом они могли как бы отправить сообщение себе в будущее и сказать: ты сможешь все и даже справиться с этим сверхъестественным существом. Так что я решил, что обязательно должен оставить эту сцену. Вы знаете, что ни один редактор или издатель даже бровью не повел, когда читал этот кусок. Ни в одной рецензии никто не сказал, что все это походит на детское порно. Ничего такого не было, потому что раньше было абсолютно другое время. Когда люди сегодня говорят об этой сцене, они оценивают с точки зрения XXI века то, что происходило в 80-ых годах прошлого столетия. Сейчас часто такое происходит. По этой же причине многие школы сейчас не хотят включать в свою программу «Гекельберри Финна». Они говорят: «Мы не можем читать эту книгу в своей школе, потому что там часто произносится это слово на «н» (неполиткорректный синоним к слову «чернокожий»). Теперь это слово употреблять нельзя, зато можно ругаться матом в произведениях, вот насколько все изменилось. Стал бы я включать эту сцену сегодня в роман «Оно»? Практически точно – нет. Но тогда у меня даже не возникло никакой задней мысли.

- В вашей новой книге есть история под названием «Крыса», в котором вы смешно упоминаете Джонатана Франзена. Главный герой – писатель, который немного скептически относится к своему писательскому статусу.

- Я упоминаю Франзена, потому что считаю его потрясающим новеллистом. Я прочитал все его книги. Мой любимый – его ранний роман «Сильное движение» о землетрясении в Массачусетсе. Отличная книга. Надеюсь, он напишет что-то такого же уровня. Вся эта сцена в моем романе о лекции про Франзена – выдумана. Парень, о котором я говорю, болен, и у него навязчивые мысли из-за Франзена. В этом эпизоде я показал, какие могут быть мысли о всем писательском мастерстве. Они не всегда совпадают с моим мнением, но это было весело.

- Было много споров о вашем литературном пути, когда вы получили награду от Национальной книжной премии США. Но потом, кажется, этот спор сошел на нет. Почему так произошло, как вы думаете?

- Когда я начинал, все считали меня жанровым писателем, и на самом деле им я и был. Я помню, как ходил на литературную вечеринку примерно в то же время, когда я написал «Сияние». Ирвин Шоу сидел в углу в синем костюме и с тростью в руке. Он выглядел очень уставшим. Он посмотрел на меня, ухмыльнулся и сказал: «О, посмотрите, это же лев» (у Ирвина Шоу есть роман «Молодые львы»). Я немного смутился, потому что я любил его романы. И до сих пор люблю. Я думаю, что перестали обсуждать эту премию, которую мне вручили, потому что я пережил многих своих критиков, которые писали ужасные рецензии на мои книги. До сих пор помню, как в The Village Voice опубликовали разгромную статью о моем творчестве. Там же была карикатура, на которой я ел деньги, которые вылетали из моей пишущей машинки. Я подумал: «Как же это грустно, когда ты работаешь из всех своих сил, а получаешь все равно вот это». Но я не говорил ничего. Я просто продолжал стараться и писать так хорошо, как я только мог. Когда вы вспомните о том, какие люди писали в прошлом веке, просто смешно ставить меня в один ряд с ними. Меня вряд ли можно сравнить с Джоном Апдайком, не говоря уже о Фолкнере или Стейнбеке. Но я всегда честно старался и писал так, как мог, об обычных людях и ситуациях. Но дело в том, что я просто пережил своих критиков. Я не знаю, что будет с моими книгами, когда я умру. Может быть, о них все забудут. Но в одном я точно уверен – Пеннивайз останется. Все остальное может исчезнуть, но даже через 200 лет люди будут говорить: «Пеннивайз все-таки очень страшный».

- Вы пишете так много, что все быть гениальным просто не может. Как вы понимаете, когда роман у вас удался или нет?

- Я ни разу еще думал, что какой-то роман у меня удался. Когда я нахожусь примерно в середине процесса, я всегда думаю: «Какую же чепуху я пишу».

- Вы хотите сказать, что думали так же, даже когда работали над романами «Оно» и «Томминокеры»?

- Когда я писал «Оно», мне казалось иногда, что роман может получиться неплохим. Когда я писал «Под куполом», мне казалось, что может получиться отличный роман. То же самое я думал о «Томминокерах». Я по-разному отношусь ко всем своим книгам. Иногда ты пишешь что-то и думаешь: «Я отлично справляюсь». А иногда: «Нет, это все большая ошибка».

- Как-то вы сказали, что, если бы у вас не было литературы, вы могли бы стать одним из сумасшедших, которые открывают стрельбу в общественных местах. И я знаю, что вы сняли с печати ваш роман «Ярость» после того, как его нашли в шкафчике ребенка, который как раз открыл стрельбу. Как вы думаете, где эта грань между такими людьми как этот парень и теми, у кого просто темное воображение как, скажем, у вас?

- Я думаю, многое тут определяет нейрохимия. Мои двери восприятия открываются где-то в 8 утра и к полудню они обычно закрываются. Тогда мир становится для меня вполне рациональным. Я не думаю, что так же происходит с теми, кто страдает бредом или паранойей. Я сейчас смотрю на фотографию в своем кабинете, и я не думаю о том, что за ней находится камера, через которую за мной следят. Я не думаю, что вы работаете на ЦРУ. Что касается «Ярости», первый черновик романа я написал, когда еще учился в старшей школе, и в книге очень чувствуется это влияние. Я думал тогда: «А что, если я принесу в школу пистолет и буду держать в заложниках своих одноклассников?» Но потом после пары подобных случаев как с этим парнем мне пришлось сказать себе: «Это все равно, что оставить заряженный пистолет там, где есть люди с какими-то расстройствами, которые могут его схватить и сделать непоправимое». Поэтому пришлось это прекратить.

- В прошлом, когда люди спрашивали, почему вы всегда пишете ужасы, вы говорили: «А почему вы думаете, что у меня есть выбор?» Это хороший ответ, но немного уклончивый. Как думаете, что именно хотели узнать те, кто задавал такой вопрос?

- Они просто хотели знать какую-то секретную формулу, которая бы показала им, откуда я знал, что все это сработает, почему я думал, что это сработает. Но дело в том, что я этого не знал. Я никогда даже представить не мог, что со мной произойдет все то, что произошло. Есть такие дни, когда я думаю о том, что все это мне приснилось. Но у меня действительно не было никогда выбора. Мне просто нравилось писать об этих вещах. Это просто дело вкуса. Кому-то нравятся брокколи, а кому-то – нет.

- Вы не думаете, что через такие вопросы люди надеялись, что вы поделитесь чем-то очень личным?

- Нет. Понимаете, когда люди задают вопрос, например: «Каким вы были в детстве?» Они ждут, что я скажу, что меня били в детстве, или что меня насиловали, или что меня похищали. Но ничего такого не было.

- А правда ли, что, когда вам было 4 года, вы видели, как вашего друга переехал поезд?

- Моя мама думала, что я это видел. Она говорила, что в тот день, когда этого мальчика переехал поезд, я играл с ним и после случившегося вернулся домой очень бледный и молчаливый. У меня нет никаких воспоминаний об этом, по крайней мере сознательных. Я только помню, что моя мама говорила, что нужно собрать останки мальчика в какую-то корзину. Как вам такое? Моя мама сама могла бы стать Стивеном Кингом с таким успехом.

Читайте интервью с другими известными людьми на invme. Например, одно из лучших интервью с Уолтом Диснеем.